Инвалидность: статистика, отразившаяся в одной истории

Предисловие переводчика для русского читателя

Первопроходцы всегда восхищают — они бросают вызов бездне неизведанного, отвоевывая у неё пядь за пядью. Благодаря им человечество переступает границы, ещё вчера казавшиеся нерушимыми. Со временем эти рубежи стираются, и новое положение вещей начинает казаться естественным, даже очевидным.

Но так было не всегда!

Был первый — тот, кто сделал шаг за пределы. Тот, кто не просто рискнул, а проложил путь. Кто не просто выжил, а доказал, что невозможное — возможно.

Nic Flemming повредил позвоночник в автомобильной аварии. К этому времени он был признанным специалистом в подводной археологии и вел обширную научную работу. Травма сулила, что ему предстоит потерять все: и любимую профессию, и возможность зарабатывать, и авторитет ученого, находящегося на переднем крае науки. В данной публикации акцент сделан на феномене Nic Flemming, благодаря которому он сохранил, все , что ему было дорого. Он не только научился нырять заново и вернулся в профессию, он щедро делился своими открытиями в области бытия человека с инвалидностью в мире нормотипичных людей, как истинный ученый делится с миром открытиями в своей области. По его методике в 1974 был проведен первый в мире курс обучения дайвингу людей с инвалидностью.

В 2020 году доктор Nic Flemming написал книгу-воспоминания APOLLONIA ON MY MIND. The memoir of a paraplegic ocean scientist об обследовании древнегреческого затонувшего города Apollonia, которые он начал совсем молодым человеком и которое определило его профессиональную судьбу ученого.

Отдельная глава книги посвящена травме, которую ему суждено было пережить и тому как он заново возвращался к профессиональной деятельности. Ник Флемминг дал свое согласие на перевод этой главы на русский и у меня есть возможность познакомить вас с путем, который преодолел этот мужественный человек. Я максимально бережно сделал перевод, стараясь сохранить интонации автора: где ироничные, где саркастические, а где и лирические. Я лишь позволил разбить текст перевода на главки, пометив их, как мое творчество (DK).
Спасибо вам за детальный и откровенный рассказ Mr Flemming!

С полной версией книги вы можете познакомится по ссылке. Она размещена доктором Флемменгом и издателем книги Sidestone Press в свободном доступе.

Инцидент на автостраде (DK)

«Merhaba Ay!» — кричали заголовки турецких газет огромными буквами, заполнявшими страницу 20 июля 1969 года.
«Привет, Луна!» — так они отреагировали на посадку ракеты NASA Apollo и первого человека, ступившего на Луну.

Наталка Чарторыйска (Natalka Czartoryska) и я, после пяти недель дайвинга и сноркелинга на прибрежных руинах и картографирования затопленных античных построек на юго-западе Турции, должны были через несколько дней отправиться обратно в Англию. Сидя в прибрежном кафе в Фетхие, мы переводили сенсационные репортажи, используя наш запыленный турецкий словарь. После завершения съемки побережья от Измира до Каша мы поехали обратно через лесистые горы северной Турции, пересекли пролив Дарданеллы в Чанаккале, совершили экскурсии по Халкидики и Салоникам, а затем повернули на север, чтобы пересечь границу Югославии.

Поздно вечером 28 июля мы уже поужинали, и тучи сгущались в сумерках. Примерно в 40 км (25 милях) к югу от Белграда я искал место, где можно было бы свернуть с автопути, чтобы переночевать. Нам нужно было тихое место. Маленькая боковая дорога выглядела заманчиво. Я проехал немного вверх по холму, петляя по изгибам дороги, пока не оказался в укрытом уголке, окруженном деревьями, с которых капал легкий дождь.
На следующее утро было сыро и туманно. В нескольких сотнях метров вниз по дороге находилось унылое кафе-бар для фермеров, где царила густая темная атмосфера, наполненная дымом и парами алкоголя. Хотя было еще рано, мокрые посетители пили сливовицу и другие крепкие напитки, сгорбившись в полумраке. Нам удалось купить сухой хлеб и кофе, после чего мы поспешно вышли. Наталка была за рулем, когда мы снова выехали на автостраду (autoput), направляясь на север сквозь периодические легкие дождевые шквалы. Дымка тумана стелилась над холмами, вымывая цвета из пейзажа. Автострада была спроектирована с плавными подъемами и поворотами, как скоростная трасса, что позволяло легко развивать высокую скорость, ограничений скорости не было. Однако центрального разделителя не было, общая ширина дороги едва позволяла разместить три полосы для автомобилей, а доступ с прилегающих дорог и фермерских троп не был ничем ограничен. Нередко можно было встретить трактор или даже блуждающую корову или овцу, перекрывающих автостраду. Предсказуемо, уровень аварийности был ужасающим. Многочисленные обгоревшие остовы автомобилей и грузовиков оставляли на обочине в качестве предупреждения для водителей.

По нашей стороне дороги двигался непрерывный поток транспорта, в основном тяжелые грузовики, а на встречной полосе плотность движения была умеренной, так что обгонять или уворачиваться от других машин не требовалось. Крутой склон уходил вниз справа от нас, покрытый неровной вересковой пустошью. Грузовики поднимали брызги с мокрой дороги, но в остальном видимость была вполне хорошей. Как пассажир в машине с правым рулем, едущей по правой стороне дороги, моей задачей было следить за встречным транспортом, оценивая, безопасен ли обгон, а также наблюдать за обгоняющими машинами в боковом зеркале. С тревогой я заметил, что сзади нас очень быстро приближается автомобиль, явно собирающийся обогнать, не обращая внимания на встречные машины. Когда он промчался мимо в облаке брызг, я еще больше встревожился, увидев, что за ним вплотную следует вторая машина. Вторая машина с ревом пронеслась мимо, резко вклинившись перед нами и едва не столкнувшись с большим встречным грузовиком. За ней мчалась третья! Три машины шли в плотном строю. Это было невероятно глупо и опасно.

Водитель третьей машины, буквально, смотрел смерти в лицо. Чтобы избежать лобового столкновения со встречным грузовиком, он резко свернул вправо. Его автомобиль врезался в бок нашего фургона, вынес нас на гравийную обочину на скорости около 80 км/ч (50 миль/ч). Наталка отчаянно боролась с рулем. С оглушительным лязгом металла наше переднее левое колесо ударилось о столбик, ограничивающий край автострады, что еще сильнее развернуло нас вправо, мы нависли над склоном холма. Следующий столбик опрокинул фургон набок, и он перевернулся через передний бампер, кувыркаясь вниз по склону. Дверь с моей стороны отлетела, кабина была наполовину раздавлена, а я вылетел в воздух, вращаясь и беспомощно размахивая руками, как тряпичная кукла. Небо и земля мелькали перед глазами, как в старом дрожащем кино. В верхней точке траектории мое скрученное тело, должно быть, сместило несколько позвонков и разорвало спинной мозг, сделав повреждение необратимым. Я уже почувствовал, что случилось что-то странное, но ожидал падения вниз, предчувствуя удар о землю.

Когда удар наконец произошел, боли не было. «Мягкая посадка», подумал я. Ни переломов, ни сотрясения.

Я попытался сесть, но не смог пошевелиться. Я чувствовал влажную землю и камни под плечами и головой, но ничего что было ниже. Редкие капли дождя падали на лицо, холодные и мокрые. Ниже груди не было никаких ощущений. Сначала я подумал, что меня разорвало пополам, но вряд ли я мог бы остаться в живых в таком случае. «Cogito, ergo sum» (Мыслю, значит, существую). Никогда не думал, что эти слова могут быть такими утешительными. Я не был мертв. Я ощупал себя руками и обнаружил, что мое тело все еще на месте, но без чувствительности. Я был парализован. «Слава богу, что я не футболист», подумал я.

Я попытался подтянуться по неровной земле и кочкам болотистой травы, и, возможно, продвинулся на несколько метров, прежде чем Наталка нашла меня.

Я снова перевернулся на спину и лежал неподвижно, пока люди сбегались с дороги. Краем глаза я видел, как на трассе начинала образовываться пробка. Я также увидел наш фургон неподалеку, лежащий на боку. Наталка, прошедшая медицинскую подготовку, сразу поняла, что произошло, хотя в тот момент не стала мне об этом говорить. У нее были раны на голове, порезы и несколько сильных ушибов плеча и тела, но она быстро предотвратила попытки местных фермеров или водителей сдвинуть меня с места, пока аккуратно подкладывала под меня и накрывала меня пальто, чтобы я не замерз.

Время словно потеряло значение. Голова была ясной, но ощущение времени расплывалось. Я думал о страховке, о том, как вывезти фургон из Югославии, о необходимости сообщить в МИД, что опоздаю на день-два на заседание ООН в Нью-Йорке. Высоко в тумане кружили темные птицы. Я размышлял, что в 1969 году, в эпоху реактивных самолетов и электронной связи, все как-нибудь уладится. Людей вокруг становилось все больше, они с любопытством разглядывали меня, но Наталка не подпускала их близко.

Теперь ниже груди была полная пустота. Просто ничего. И резкая боль при каждом вдохе. Я задавался вопросом, не распространится ли паралич дальше. Казалось, что осталось так мало от меня самого, а волны паралича уже подбираются все ближе. Как песчаный замок перед приливом. Я время от времени шевелил плечами и головой, чтобы убедиться, что еще могу. «Cogito, ergo sum».  Я не только не был мертв, но, судя по всему, и не умирал.

Над моим лицом возник силуэт мужчины, заслоняющий серое небо. Он держал в руках мой подводный фотоаппарат Calypso Phot, что меня озадачило. Это была очень дорогая камера с огромным куполообразным широкоугольным объективом. Затем он ушел, и лишь через несколько минут до меня дошло, что он украл ее.  Даже сейчас я не могу понять выражение его лица, когда он разглядывал меня. Думал ли он, что я умру, и поэтому это не считается кражей?

Наталка могла объясняться с людьми на смеси польского и сербского, и кто-то пошел вызывать скорую. Кажется, там был полицейский в форме, но он не помог. Я попросил Наталку вынести из машины все камеры, фотопленки, блокноты, карты с нашими находками, а также документы на машину, техпаспорт, страховку, а также записать пробег по спидометру, чтобы я мог правильно оформить страховую претензию перед работодателем. Она не хотела надолго оставлять меня одного, но успевала бегать туда-сюда, заботясь обо мне и спасая оборудование.

Среди толпы начались споры, и Наталке периодически приходилось отговаривать «помощников», которые считали, что с небольшой поддержкой я смогу встать и пойти, или что мне нужно дать крепкий коньяк и отнести к машине. Худощавый швейцарец пробился через толпу и представился врачом.

— Je suis paralysé (Я парализован), — сказал я на своем лучшем французском, что, казалось, полностью описывало ситуацию.

Он немного пощупал меня и вернулся к своей машине за медицинской сумкой. Вскоре появились еще два врача — француз и немец. Между ними разгорелся спор о том, кто главнее, и они снова исчезли.

Первым вернулся швейцарец и сделал мне укол дигоксина, чтобы поддержать работу сердца. Затем вернулись двое других, один теперь в хирургическом халате и со стетоскопом, выглядевший очень внушительно. Они снова начали спорить на разных языках. Швейцарец объяснил, что уже ввел мне дигоксин, и они успокоились.

Наконец приехала скорая. Прежде чем перемещать меня, один из врачей ввел морфин, но боль не уменьшилась. Они перекатили меня на хлипкие носилки и понесли к дороге. Скорая помощь была не грузовиком, а обычным седаном, выкрашенным в белый цвет с красным крестом. Внутри была только одна койка, на которой уже лежала пожилая женщина. Начались новые споры и крики, к которым присоединился полицейский, заявивший, что меня нельзя увозить, пока я не дам официальных объяснений насчет разрушенной машины и снесенных трех государственных столбиков.

Обсуждение все больше накалялось, все словно с ума посходили. Наталка отпустила полицейского, и он смылся в толпу. Было решено, что я буду лежать на полу машины рядом с койкой. Носилки, представлявшие собой просто холст с двумя палками, положили на пол, и я сразу почувствовал странный выступ под спиной, будто лежал на мячике для гольфа. Но это не усиливало и не уменьшало боль.

Места для Наталки в машине не было, поэтому организовали небольшой кортеж из машин, включая машину швейцарского врача. Наталка поехала с ним. Мы медленно ехали по автостраде 30 км до Белграда, затем по брусчатым улицам пригорода до Белградского травматологического центра. Во время поездки я видел только потолок машины. Команда носильщиков доставила меня в приемное отделение, где меня переложили на каталку, а добрый швейцарский врач попрощался, оставив нам свою визитку.

Госпиталь в Белграде (DK)

Наталка аккуратно разрезала мою одежду. Каталку провезли по темным коридорам, в лифте и, наконец, доставили в небольшую палату с двумя кроватями. Там было большое окно, через которое я видел верхушки деревьев и слышал уличные звуки. Это было приятно.

С минимальной суетой медсестры устроили так, что Наталка могла остаться со мной в палате, а две монахини укутали меня в постели. Я провел в Белграде пять дней, за которые Наталка организовала спасательную операцию. David Harrison from the British Embassy was extremely helpful. Much of our luggage, after salvage from the car, was stored in the Embassy for transport home by rail. The Embassy informed my office at the NIO in England. Since the airlines would not accept a passenger in my condition without an accompanying doctor, the Embassy sent a cable to my uncle, Dr Cecil Flemming, to see if he could come out to travel back with me. He was a senior orthopaedic surgeon at University College Hospital London (UCH). The first flight we could get would be in four days, when Cecil could accompany me for the return journey.

Большую часть первого дня меня предоставили самому себе. Монахини приносили теплые напитки и немного супа. Это было очень успокаивающе — очевидно, всё делали для меня всё, что могли. Я чувствовал себя среди друзей и не волновался. Я до конца не понимал, что произошло, почему я парализован. Не представлял, как долго это продлится, смогу ли когда-нибудь снова ходить или умру. Но поскольку все вокруг были так спокойны и обнадеживали, я снова думал: в наше время, с электричеством, телефонами, машинами, реактивными самолетами и компьютерами, мои ноги не так уж и важны. 

Во второй половине дня пришел доктор Митич (Dr Mitic) с хирургами. Один из них говорил по-немецки, а Наталка, как обычно, помогала со славянскими языками. Они объяснили, что у меня сломан позвоночник: рентген показал несколько переломов позвонков и трещины в ребрах, из-за чего смещенные позвонки сдавливают спинной мозг. Они говорили мягко и убедительно, явно стараясь прощупать мои страхи и потребности, а также успокоить меня всеми возможными способами. 

Они спросили, какую еду я предпочитаю, и предложили сварить овсянку, сделать яичницу, жареную рыбу или другие «экзотические» блюда, если это мне понравится. Хотя я уже начал испытывать голод, мысль о чем-то с сильным вкусом или запахом пугала. В итоге согласились на мясной суп с мягким рисом и компотом из тушеных фруктов. В последующие дни мой аппетит быстро вернулся, что стало источником всеобщего удивления и даже азарта. Я пил много местных травяных чаев. 

На второй день доктор Митич с коллегами вернулся и объяснил, что путешествовать в моем состоянии опасно — сначала нужно попытаться выровнять позвоночник и зафиксировать его гипсом. Он подчеркнул, что решение остается за мной: либо согласиться на процедуру, которая, возможно, уменьшит паралич, либо ехать как есть, рискуя дальнейшим смещением позвонков.    После обсуждения, больше похожего на дружескую беседу, я согласился на лечение. 

Меня отвезли в операционную, где предстояло вытяжение позвоночника. Лежа лицом вниз, я держался за блестящую металлическую перекладину, а мои ноги закрепили на системе блоков, так что тело свободно висело в воздухе. Боль была сильной: усилие, требуемое, чтобы удержаться на перекладине, поглощало все внимание.  Врачи делали рентген и сразу же проявляли снимки, чтобы оценить, как встают позвонки. Затем ввели мощный миорелаксант в спазмированные мышцы вокруг поврежденных костей. Вдруг кто-то нанес резкий удар по травмированному участку. 

К этому моменту я был уже в полубреду и все равно не видел, что происходит, так как смотрел вниз на плиточный пол. Раздался ровный гул голосов, а затем врач начал обматывать меня бинтами и гипсом, пока я все еще висел. Вскоре я оказался в палате, закутанный, как египетская мумия.  Посольство прислало мне старые номера The Economist и Playboy, а Наталка купила на рынке дьявольски сложную головоломку, которая занимала меня часами. 

Приехал мой дядя — спокойный, мудрый, элегантный, как всегда, с внушительной харизмой. Дядя Сесил (Cecil) носил монокль. Он долго обсуждал мое состояние с доктором Митичем и другими врачами, пока мы готовились к отъезду. В аэропорту нас сопровождал сотрудник посольства, что помогло быстро пройти таможню.  Pan American Airways отлично о нас позаботились. В Лондоне нас встретил брат Наталки, Анджей (Andrzej). Он устроил так, чтобы мне было комфортно в University College Hospital (UCH), а затем забрал Наталку к себе, чтобы та отдохнула. 

Переезд в Лондон
в University College Hospital (DK)

В больнице, где я оказался в общей палате с тридцатью пациентами после травм, один из врачей быстро решил снять мой гипс. Это вызвало невероятную боль, которая не отпускала целый день.  Мои родители пришли навестить меня, принеся книги, которые стали большим утешением. Среди них были переводы китайской поэзии и рассказы Толстого. 

На следующий день я позвонил в National Institute of Oceanography (NIO), чтобы поговорить с секретарем, мистером Рэем Уильямсом. Я сказал, что вернулся и в безопасности, но хотел уточнить административные вопросы. Через несколько минут разговор прервался, в телефоне раздались гудки, и мне пришлось искать еще монеты, чтобы продлить разговор. 

— Если вы вынуждены платить за звонки, я немедленно вышлю вам телефонную кредитную карту, — сказал Рэй.  Карта пришла уже на следующий день, и я смог связаться со всеми, с кем хотел поддерживать профессиональные контакты. 

Такой же внимательной была реакция Института на мою аварию — это сильно повлияло на мое душевное спокойствие и способность продолжать работу. Они были идеальными работодателями.  Мистер Канлифф, главный кадровик Natural Environment Research Council (NERC) приехал навестить меня, что меня очень тронуло. Мне и в голову не приходило, что я заслуживаю такого внимания, но, видимо, он и другие понимали серьезность моего состояния лучше, чем я сам. Ему также нужно было учитывать финансовые обязательства Института как моего работодателя. 

С телефоном в руках я начал находить себе занятия. Моя секретарша прислала мне файлы из офиса, и вместе с бумагами, которые были в фургоне, я смог разобраться со страховыми претензиями, транспортировкой багажа и другими вопросами.  Представитель Foreign and Commonwealth Office, который должен был заменить меня в Нью-Йорке, хотел встретиться, чтобы обсудить детали. Когда он пришел, это превратилось в небольшую вечеринку: Наталка, ее брат и друг Алан Манро принесли бутылку шампанского и миски с клубникой. Мы праздновали — хотя я до сих пор не уверен, что именно. 

Срочно нужно было найти место для меня в Stoke Mandeville Hospital — клинике, где легендарный сэр Людвиг Гуттманн (Sir Ludwig Guttmann) разработал методы лечения и реабилитации людей с травмами позвоночника.  Мой уровень повреждения назывался «параплегией»: полный паралич ниже груди, но руки работали нормально. Однако Stoke Mandeville был настолько переполнен, что мне пришлось оставаться в UCH еще четыре недели.  Меня перевели в отдельную палату. Еще один звонок в Институт океанографии — и мне привезли целые коробки файлов. Ко мне заходили самые разные люди, так что временами палата напоминала зал заседаний.  Капитан Кеннет Гоудж (Kenneth Goudge) из Vickers Oceanics пришел обсудить аренду подводных аппаратов для исследований в Ла-Манше; Дэвид Скотт из журнала Hydrospace — поговорить о научных публикациях; представитель Iliffe Press — обсудить главу для книги; доктор Амбразейс из University College London — обменяться мнениями о землетрясениях в Турции и прочее.

…

Говорят, что в трудные времена понимаешь, кто твой настоящий друг, — и многие, кому ты доверял, отворачиваются. К моему стыду, я обнаружил, что многие, кого считал просто профессиональными знакомыми, писали искренние письма, предлагая помощь. Эти письма много для меня значили — они не давали почувствовать себя отрезанным от мира.  Некоторые выражали мысль, что я, вероятно, справлюсь с инвалидностью настолько хорошо, что она не повлияет на мою жизнь. 

С такой поддержкой я знал, что смогу продолжать.

Западное отделение Института инженеров-механиков прислало письмо с предложением прочитать лекцию о «Будущем океанографии» в Салисбери в начале декабря. Я объяснил, что нахожусь в больнице, но надеюсь к тому времени передвигаться, и они подтвердили бронь. Это дало мне цель. 

Дядя в Белграде сказал, что врачи скоро поставят меня на костыли, так что было небольшим шоком узнать, что «скоро» означает «не раньше чем через 12 недель» — то есть к ноябрю.  Также мне сказали, что только через это время (а возможно, и дольше) станет ясно, смогу ли я вообще двигать ногами.  Моя физиотерапевт в UCH, мисс Силаши (Szilasi), была очаровательна и оптимистична. Я усердно выполнял все упражнения. 

Реабилитация в Stoke Mandeville Spinal Injuries Centre (DK)

Когда настал день перевода, скорая отвезла меня и Наталку в Stoke Mandeville Spinal Injuries Centre под Эйлсбери (Aylesbury).  Сестра Мак, начальница отделения, одним взглядом определила у Наталки симптомы нелеченого сотрясения мозга и просто приказала ей лечь. Вскоре наши замечательные друзья Моника и Билл Эдвардс взяли Наталку под опеку, пригласив отдохнуть осенью и зимой на их прекрасной ферме в Суррее. 

В Stoke я оказался под наблюдением жизнерадостного врача Карлы Гарднер-Браун (Carla Gardner-Brown).  Наталка организовала хранение моих бумаг в канцелярии больницы, но с каждым днем под кроватью скапливалось все больше папок. Моя тумбочка никогда не соответствовала спартанскому идеалу чистоты: коробки с документами, книги, диктофон и печатная машинка превратили пространство в хаос.  Я работал в сжатые сроки, готовя правки для своей статьи о движениях земной коры и подводной археологии в Геологическое общество Америки (125 страниц плотного текста с десятками карт).

Все предрекали, что рано или поздно на меня обрушится гнев сестры Мак (Sister Mac), перед которым гром и молния покажутся легким летним ветерком. Но гром так и не грянул — более того, сестра Мак, казалось, одобряла мое прилежание.  Анджело, двухметровый санитар с Ямайки, который мог поднимать самых тяжелых пациентов, словно детей, улыбнулся и сказал, что мне очень повезло.  Я договорился, чтобы местное секретарское бюро присылало ко мне стенографистку, а остальные письма и документы диктовал на диктофон для секретаря в Институте. 

Недели шли. Мою кровать передвигали все дальше по палате: новые пациенты поступали в начало, а те, кто продвинулся в реабилитации, перемещались к выходу.  Было воодушевляюще видеть, как те, кто провел в больнице несколько месяцев, уже уверенно катались в колясках и говорили о загадочном «Цирке» — месте, где учатся стоять на костылях или ходить, держась за параллельные поручни.  В то же время наши сердца сжимались при виде пациентов с переломами позвоночника в области шеи, лежащих с трубками в горле, подключенными к аппаратам ИВЛ, потому что даже их легкие и диафрагма были парализованы.  Мне все еще не разрешали даже садиться в кровати, так что многие голоса, которые я слышал ежедневно, принадлежали людям, которых я никогда не видел. Мы могли видеть только потолок и ближайших соседей, когда электрическая кровать наклонялась, чтобы сменить позу и перенести давление на кожу на другое место.  Хотя через окна было видно небо, я страстно хотел рассмотреть вблизи дерево с листьями, надеясь, что смогу двигаться до того, как они опадут, оставив голые ветки. 

В палате царил дух товарищества, но при этом уважалась индивидуальность каждого. Никто, даже самые тяжелые пациенты, не завидовал тем, кому повезло больше.  Но одно не находило сочувствия (и я говорю о реакции пациентов, а не персонала) — симуляция или попытки вызвать жалость.  99%*мужчин в палате (и, уверен, женщин в их отделении) преодолевали невзгоды силой своего духа. Чудо заключалось в том, что мы доверяли системе и персоналу — физиотерапевтам, врачам, санитарам, медсестрам, уборщикам и поварам, которые о нас заботились. 

За последние 50 лет отношение к этому вопросу изменилось. В 1969 году никто в отделении не слышал о посттравматическом стрессовом расстройстве, хотя некоторые из нас, возможно, знали о солдатах, которые после жестоких сражений переживали «контузию» или «боевое истощение». Я уверен, что некоторые из моих соседей по палате скрывали гораздо более сильное эмоциональное потрясение, чем то, в котором они могли признаться. Реакция людей на неизлечимую инвалидность, как и на другие тяжелые потрясения, сильно различается. Персонал Сток-Мандевиля, вероятно, понимал это лучше, чем пациенты. Каждому пациенту нужна помощь и поддержка в индивидуальной форме, и современный акцент на психическом здоровье, открытости и психологической помощи повысил способность гибко и адаптивно подходить к каждому случаю.

Когда дядя Сесил приехал проведать меня, он успокоил: 

— Не переживай из-за сломанных костей. Как профессионал, открою тебе секрет ортопедии: если две части кости находятся в пределах дюйма друг от друга, они срастутся. Вся проблема — в твоем спинном мозге, — И он был прав.

Я старался обсуждать с окружающими свое будущее. Поскольку чувствительность и движение в ногах не возвращались, я смирился с тем, что больше не смогу ходить. Меня волновало: 

• Как водить машину? 
• Как принимать ванну? 
• Как плавать и путешествовать? 
• Как попасть в самолет без медицинского скандала? 

Все вокруг делились историями о приспособлениях и хитростях, облегчающих жизнь инвалидам.  Представители Института инженеров-механиков (Institution of Mechanical Engineers) приехали в Stoke Mandeville, чтобы обсудить мою лекцию в Салисбери. Их энтузиазм казался мне нереальным: они говорили о дневной лекции, затем вечерней, ужине с мэром, и, похоже, не понимали, что я еще даже не садился в кровати.  Я позвонил фотографу NIO, Арнольду Мэджуику (Arnold Madgwick), и объяснил, какие слайды мне нужны для выступления. Он подготовил их безупречно.  Такое отношение — «работа как обычно» — казалось всем естественным. Лишь иногда внутренний голос шептал: 

— Неужели они не понимают, что я парализован и, возможно, не смогу сделать то, чего от меня ждут?  

Первый выход на улицу (DK)

Через десять недель после аварии директор больницы, доктор Уолш (Dr Walsh), сказал, что позвонки и ребра срослись достаточно, чтобы я мог сесть.  Сначала несколько дней спинку кровати поднимали постепенно, затем разрешили посидеть в кресле несколько минут, и наконец — целый день в инвалидной коляске.  Начался интенсивный курс: 

• Упражнения на баланс 
• Поднятие тяжестей 
• Обучение самостоятельному перемещению в кровать/из кровати 
• Одевание и посещение туалета 

Без мышц корпуса даже сидение требовало тонкого чувства равновесия. 

Через несколько дней я впервые выкатился на улицу через французские окна в конце палаты.  Была середина октября, воздух свежий, а на деревьях еще листья. Мой любимый месяц. Но когда я попытался вернуться обратно, то столкнулся с неожиданной проблемой: не мог подняться по пандусу. Коляска откатывалась назад после каждого толчка. С огромным усилием я преодолел подъем — запыхавшийся и задумчивый.  Еще один повод для размышлений появился, когда я впервые увидел себя в зеркале: мое лицо отражало смесь боли и стресса. Я выглядел напряженным и обеспокоенным.  Как и у большинства параплегиков, у меня было постоянное жгучее ощущение в нижней части тела из-за поврежденных нервов. Для некоторых это невыносимо, но я научился игнорировать боль. Однако гримасса боли на моем лице меня расстраивало.  Я попробовал:

• Приподнять брови — но это создавало морщины на лбу. 
• Слегка улыбнуться — выходила гримаса. 

После 10 минут тренировки я научился расслаблять лицо. Звучит так, будто для сохранения этого беззаботного вида потребуются постоянные сознательные усилия, но со временем всё улеглось, и моя обычная мимика и реакции остались прежними.

10 ноября, в мой день рождения, Наталка, Анджей, мой брат Джон и сестры Мэнди и Сара устроили праздник в отеле неподалеку. Это была моя первая поездка на машине после аварии.  Я был безумно счастлив: Каждое дерево, Каждый лист, Каждый прохожий  — все вызывало восторг.  Мы надували шарики, пили вино, я курил сигару и чувствовал себя прекрасно.

Первый выход в свет (DK)

Через неделю отец отвез меня в Лондон, где в доме Анджея я переоделся в смокинг, чтобы посетить торжественный ужин в Mansion House как почетный секретарь Общества подводных технологийи (e Society for Underwater Technology).  Из-за тренировок моя грудь и шея стали настолько массивными, что воротник и даже саму рубашку пришлось разрезать сзади — иначе я не смог бы застегнуть её спереди.  

В день лекции в Солсбери за мной в больницу прислали машину, и мы с Наталкой доехали до города около полудня. Меня вкатили в коляске по пандусу на сцену лекционного зала, где я, чтобы сэкономить время, пообедал за кулисами. Первыми слушателями были около девятисот студентов и школьников, которые задали множество отличных, каверзных вопросов и вообще вели себя очень оживлённо. На парковке развернули выставку морских инженерных машин: массивные жёлтые буи, измерительные приборы, буровые установки, водолазные костюмы и шлемы. Дети смотрели на всё это с благоговейным восторгом. Мой старый друг Гарри Уордл из компании «Стронгворк Дайвинг» (Strongwork Diving) предоставил потрясающий экспонат — огромную жёлтую декомпрессионную камеру для подводных работ. Эти конструкции настолько прочные, что даже дети понимали: сломать их невозможно. Затем был небольшой перерыв, коктейли и лёгкие закуски с мэром Солсбери, после чего лекцию повторили — уже более сложным языком — для новой аудитории, состоявшей из инженеров и простых горожан.

Моим следующим выходом в свет стало ежегодное общее собрание Общества подводных технологий (Society for Underwater Technology) . Изначально я предлагал уйти с поста почётного секретаря, но тогдашний вице-президент SUT Ян Ричардсон настоял, чтобы я остался — и у меня, в самом деле, было много времени обдумать планы и дела общества. С огромной радостью на Рождество мне разрешили поехать домой, где мы с Наталкой счастливо провели несколько дней: навещали друзей, ходили в пабы, принимали гостей. Во время одной из посиделок в пабе «Красный Лев» в Милфорде я впервые научился идеально балансировать на задних колёсах коляски, удерживая равновесие по несколько минут.

Вернувшись в больницу Сток-Мандевиль на шумную новогоднюю вечеринку в моей новой палате №2, я обнаружил, что после нескольких кружек пива могу танцевать, балансируя на задних колесах коляски, и устанавливать ритмический контакт с медсестрами и физиотерапевтами, которым нравилось танцевать вплотную передо мной. Затем снова начались будни тренировок. К тому времени я учился стоять с гипсовыми шинами на ногах, которые не давали коленям подгибаться. Лиз Керр (Liz Kerr), моя неутомимая австралийская физиотерапевт, проявляла бесконечное терпение, пока я шатался взад-вперед между параллельными брусьями, пока наконец не сделал первый шаг, опираясь на костыли. Мы с Лиз даже совершили вылазку в Эйлсбери, чтобы потренироваться делать покупки. Также у нас были занятия по стрельбе из лука под руководством Питера Эйтона, уроки столярного дела и живописи, так что скучать не приходилось. Именно тогда я впервые попробовал писать маслом.

Годы спустя, в 1977 году, я приехал в Австралию на конференцию по дайвингу в Мельбурне и встретился с Лиз Керр (Liz Kerr) за ностальгическим ужином с бутылкой тёмно-красного вина в ливанском ресторане. Она рассказала мне, что я был её первым пациентом, за которого она несла полную ответственность, еженедельно отчитываясь перед комиссией врачей и старших физиотерапевтов. Каждый раз, когда она описывала мою активность, её предупреждали, что моё состояние психологически опасно — ведь я, очевидно, ещё не осознал, что никогда не восстановлю подвижность ног. Эксперты уверяли её, что я пребываю в иллюзии отрицания, и что однажды очнусь с криком ужаса, осознав свой неизлечимый паралич. «Он в крайне опасном состоянии», — твердили они. Лиз терпела этот скептицизм несколько недель, но затем набралась смелости заявить начальству, что я полностью осознаю своё состояние, при этом искренне счастлив, полон жажды жизни и оптимизма.

***

Тем не менее, бумаги, книги и папки продолжали скапливаться вокруг моей кровати, и в начале 1970 года старшая медсестра моего отделения наконец вышла из себя. Карла Гарднер-Браун пришла на помощь. Поскольку я теперь находился в другом отделении и больше не был её пациентом, она сказала, что с этической точки зрения нет никаких препятствий к тому, чтобы я использовал свободную комнату рядом с её жилым помещением в крыле для врачей. Однажды днём, когда её не было, я отправился посмотреть комнату — прикинуть, куда можно поставить мои коробки. Увидев, как тесны её апартаменты и как мало у неё личного пространства, я почувствовал такую неловкость, что решил уйти и больше не поднимать этот вопрос. Её щедрость почти довела меня до слёз. Я не представлял, как она сможет терпеть мои постоянные появления и исчезновения, стук старой механической пишущей машинки и весь этот шум, когда у неё и так так мало личного времени и приватности. Но после колебаний я передумал и решил попробовать пожить там несколько дней.

Возвращение в воду (DK)

Настал великий момент — я снова научился плавать. В тёплом бассейне для лечебной физкультуры я сделал первые робкие гребки руками под руководством Питера Эйтона и Лиз Керр. Оказалось, это гораздо проще, чем я думал, хотя мои ноги норовили всплыть, а голова — уткнуться лицом в воду. Уже через несколько занятий я получил продвинутый сертификат по плаванию для людей с ограниченными возможностями, что пробудило во мне амбиции попробовать сноркелинг и даже дайвинг с аквалангом.

Майк Дэвис, мой друг из CUUEG (Кембриджского университетского подводного клуба), а впоследствии консультант-анестезиолог в Новой Зеландии, согласился предоставить полный комплект снаряжения: грузовые пояса, трубку, несколько разных масок для проб, регулятор и полный баллон с воздухом. Майк входил в команду дайверов на Мальте в 1965 году, когда мы тестировали влияние дыхания гелиево-кислородной смесью на когнитивные функции дайверов на глубине (см. главы 2 и 8). Я тренировался снимать и надевать маску в гидротерапевтическом бассейне, обнаружив, что мне придётся смириться с погружением при поднятии маски к лицу — поэтому техника заключалась в том, чтобы надевать её уже под водой. Это быстро выявило главную проблему дайвинга без движения ног и корпуса: Руками можно либо грести, либо выполнять технические операции — но не то и другое одновременно. Если вам нужно работать руками под водой, будьте готовы, что вас начнёт переворачивать, вы потеряете баланс или начнёте бесконтрольно тонуть

Затем я опробовал акваланг — одинарный баллон на 60 кубических футов (1700 литров) — и вновь не обнаружил серьёзных проблем. Бассейн был крошечным и тёплым, как парное молоко, но каким же волшебным стало ощущение снова дышать под водой, пуская пузыри, кувыркаясь и чувствуя себя настоящим дайвером! Я попытался снять и надеть маску под водой и понял: это вполне возможно, если смириться с креном на бок и контролировать дыхание в зависимости от положения головы относительно регулятора — ведь усилие вдоха меняется, когда он оказывается выше или ниже уровня рта. К тому времени мне уже доставили стальные ортезы для ног, в которых я мог стоять и ходить по несколько часов в день. Конструкция была такой:

• Штыри в пятках ботинок фиксировались в специальных гнёздах
• Металлические шины по бокам ног с шарнирами на коленях
• Кожаные ремни, охватывающие голени, колени и бёдра

С заблокированными коленными шарнирами я мог стоять прямо. Чтобы сесть, я откатывался назад к коляске и разблокировал колени, ставя ноги на подставки.

Однажды, занимаясь у параллельных брусьев в реабилитационном зале (который мы называли «Цирком»), я заметил эффектного молодого человека лет двадцати пяти. Он медленно въехал в зал, балансируя на задних колёсах коляски. Его образ был поразителен:
✓ Обтягивающая чёрная одежда
✓ Хищные, ястребиные черты лица
✓ Нарочито небрежные движения запястьями, поддерживающие плавное движение
✓ Надменный наклон коляски назад

Не найдя того, кого искал, он легко развернулся на месте (всё ещё на задних колёсах!) и так же бесшумно исчез.

«Вот как надо это делать», — подумал я.

В тот же день в отделение заглянули представители киностудии, опрашивающие пациентов в поисках идей и потенциальных актёров-колясочников для полнометражного фильма с парализованным главным героем.

Их представитель спросил меня:
— Вас не тревожит перспектива возвращения в реальный мир
— Напротив, жду этого с нетерпением.
— Но вас не беспокоит, что вы будете медленнее других, что работа будет отнимать больше времени?
— Мой работодатель весьма лоялен, спасибо. Да и в больнице я продолжал практиковаться. Конечно, будет нелегко, но я приложу все усилия.
— А частые больничные? Это же снижает конкурентоспособность людей с инвалидностью на рынке труда. Мы постоянно слышим такие жалобы.
— Риск есть, вы правы. Но реабилитация в Сток-Мандевиле, как и занятия в этом «Цирке», держит нас в тонусе. Инвалидам просто приходится стараться вдвойне. Да, надёжность — проблема. Жизнь несправедлива. С этим я смирюсь. Но работать — возможно. Я попробую.

Они разочарованно удалились в поисках кого-то, кто лучше соответствовал бы их предвзятым представлениям. Хочется верить — безуспешно.

Когда-то я надеялся, что смогу целыми днями ходить на ортезах, полностью отказавшись от коляски. Но со временем осознал: это практически невозможно. Без мышц корпуса человек в ортезах по сути стоит на руках — убрать один костыль означает неминуемое падение. В таком положении невозможно открыть дверь, повернуть ключ, выдвинуть ящик или взять книгу со стола, что делает полноценную работу неосуществимой.

Я понял простую истину: каждый час дня можно посвятить либо работе, либо тренировкам ходьбы — и работа всегда брала верх. Однако первые годы после выписки по вечерам и выходным я с удовольствием надевал ортезы, чтобы прогуляться по саду или даже сходить в паб без коляски. Спустя несколько лет несколько серьезных падений и общая небезопасность убедили меня использовать ортезы лишь для кратковременного вставания. А после появления пролежня на левой пятке в 1999 году я и вовсе отказался от них.

Мой распорядок в Сток-Мандевиле был насыщен: письменная работа, плавание, занятия ходьбой и уроки вождения. По договоренности с Карлой я работал в ее подсобке в наименее беспокоящие ее часы. По вечерам мы иногда пили кофе под постоянное звучание Radio 3 — наш общение строилось на литературных и музыкальных аллюзиях, заменявших эмоциональную близость.

Среди соседей по палате особенно запомнился Майкл Эбокпомве из Нигерии, квалифицированный бухгалтер, готовящийся к экзаменам. Он был невероятно остроумен, и мы сохраняли дружбу долгие годы, пока он не уехал на родину. Как же приятно вспоминать, что даже те полгода в больнице стали для меня временем необычайно живым и интересным — ничуть не хуже любого другого периода.

Мы с Лиз Керр серьезно занимались дайвингом в большом бассейне спортивного центра, где я прошел всю программу подготовки Британского клуба подводного плавания (British Sub-Aqua Club). Всё остальное оказалось на удивление простым. Лиз после тщательных тренировок опробовала акваланг и оказалась прирождённым дайвером. Затем я раздобыл камеру Calypso Phot и обучил Лиз пользоваться ею в бассейне. Мы делали подводные снимки — отчасти для развлечения, отчасти потому, что сэр Людвиг Гуттман нуждался в материалах для своей книги о спорте для людей с ограниченными возможностями.

Выход в Большой Мир (DK)

В феврале 1970 года меня «демобилизовали» из Сток-Мандевиля и выпустили в большой мир. Наталка встретила меня в единственной комнате дома, куда я мог попасть — там социальные службы в лице замечательного мистера Титкомба уже установили подходящую больничную кровать. Мистер Титкомб также оборудовал вход пандусом, чтобы я мог свободно маневрировать в коляске (см. «Инвалидность: Статистическая выборка из одного», с. 283). Мой терапевт советовал не торопиться с возвращением к работе, но я твёрдо решил выйти сразу — я отчётливо понимал, что только регулярное присутствие на рабочем месте позволит сохранить карьеру и стабильный доход. А средства мне были крайне необходимы — новые расходы уже вырисовывались на горизонте.

Потребовалось время не только чтобы найти подходящий автомобиль, но даже чтобы определить, какая именно машина лучше всего подойдёт водителю-инвалиду, перевозящему акваланги и тяжёлое снаряжение. Поскольку я планировал продолжать путешествовать и нырять, мне нужна была просторная машина с ручным управлением. Я пытался арендовать такой автомобиль, но получил отказы от Hertz, Avis и Godfrey Davis. Тогда я снова позвонил в Godfrey Davis и предложил взять напрокат автоматическую Cortina, которую переоборудую за свой счёт. Они согласились при условии, что я также самостоятельно оформлю страховку. Я связался со своей страховой компанией Harrison Graham Pattison, они одобрили идею — и дело пошло. Godfrey Davis отправили машину в Reselco Hammersmith для установки ручного управления, и уже на следующий день автомобиль доставили к моему дому с их водителем.

Вооружившись автомобилем, я вернулся на работу уже через четыре дня после выписки. Первое время коллеги пытались открывать передо мной двери или переносить мою рампу в столовую, но после нескольких случаев, когда моя бесшумная коляска едва не задевала их за лодыжки на поворотах, они быстро решили, что им лучше позаботиться о себе, а не обо мне.

Работа и стабильная зарплата давали мне чувство защищённости. Однако случались и тревожные моменты. Однажды весной 1970 года, когда я был на работе, эрготерапевт навестил Наталку дома, убеждая её, что со мной всё будет в порядке, и что они научат меня плести корзины — это, мол, даст мне чувство независимости. Эти слова довели её до слёз. Год спустя после моего возвращения на работу я получил письмо из Налогового управления, где сообщалось, что они обнаружили факт моей работы во время госпитализации, и поэтому я не имел права на получение небольших пособий по болезни. В письме вежливо просили вернуть эти деньги.

В письме речь шла о периоде с момента, когда я впервые сел в инвалидное кресло, и до выписки из Сток-Мандевиля. Это меня крайне разозлило. Я энергично объяснил, что лежание в постели три месяца без дела только подрывает здоровье, и потому я предпочел работать, лежа на спине, вместо того чтобы просто спать или смотреть телевизор. Возвращать деньги я отказался. В ответ я получил любезное письмо, где сообщалось, что мне полагаются различные государственные льготы, о которых я даже не знал — например, пособие по производственной травме и пособие по уходу для инвалидов. Меня приглашали подать заявление, а также обещали выплатить все причитающиеся суммы за прошлый период. Я оформил документы и впоследствии убедился в полезности этих выплат. Жизнь с параплегией требует немалых расходов:

• Одежда изнашивается быстрее
• Приходится чаще пользоваться такси, так как общественный транспорт малодоступен
• Переоборудование дома и автомобиля
• Специальные приспособления и аксессуары для коляски

Всё это требует значительных затрат.

В Национальном институте океанографии (NIO) готовились два крупных проекта. Ещё до выписки из больницы я уже участвовал в совещаниях в Министерстве иностранных дел и по делам Содружества, где готовились к очередной сессии Постоянного комитета ООН по мирному использованию морского дна в Нью-Йорке. Мне предстояло отправиться туда для работы с Аланом Арчером из Геологической службы (см. главу 9). Вместе мы помогали сотрудникам Постоянного представительства Великобритании при ООН в представлении политики Соединённого Королевства. Дела шли в таком бешеном темпе, что у меня просто не оставалось времени на переживания. Hertz в Лондоне организовал для меня аренду автомобиля с ручным управлением в Манхэттене. В аэропорту Кеннеди нас с Наталкой встретила машина британской миссии и доставила в отель. На следующее утро я забрал автомобиль Hertz на 47-й улице — переоборудование для ручного управления установили прямо в моём присутствии.

Помимо рутинной работы в Постоянном представительстве Великобритании и ежедневных совещаний в зданиях Секретариата ООН, нас ждала череда неформальных переговоров, вечеринок и встреч со старыми друзьями. Наталка успела посетить множество галерей, музеев, театров, зоопарк и океанариум, пока я был заточен в кондиционированных офисах. Альфред Пур любезно организовал мне доступ в бассейн Racquet Club на Парк-авеню — поскольку это был мой первый заплыв вне больничных стен, я был невероятно благодарен. Мы устроили пикник у моря с Барбарой Гуггенхайм на одном из пляжей Лонг-Айленда. Из-за угрозы забастовки авиакомпаний мы решили отправиться на машине на север, чтобы навестить друзей, а затем вылететь в Лондон прямо из Бостона. Эдди и Анита Фаерстоун сводили нас в театр, возили в Океанографический институт Вудс-Хоул и окружали нас поистине королевской заботой.

В Англии я снова погрузился в привычную жизнь: работа в лаборатории, чтение в библиотеке и участие в комитетах. Наталка боролась с архитекторами и планировщиками, чтобы получить разрешение на одноэтажную пристройку к дому — мне нужна была ванная.

В Институте Джон Уилсон и я завершали подготовку к аренде исследовательского батискафа Pisces II, управляемого компанией Vickers Oceanics. Это был тот самый проект, который я обсуждал с капитаном Гоуджем в Университетском колледже прошлым летом. Для этой миссии мы разработали серию геологических погружений в районе к юго-западу от маяка Эддистоун на глубине около 60 метров (200 футов). Одной из целей было совместно с Артуром Страйдом картировать границы между путями перемещения песчаных и гравийных лент на морском дне, продолжив наши предыдущие исследования 1964–65 годов (Главы 2, 8), когда мы использовали как обычные воздушные погружения, так и гелий. Боковое гидролокационное сканирование вокруг Британских островов выявило полосы высокой и низкой отражательной способности, которые Артур интерпретировал как песчаные ленты шириной в сотни метров, перемещаемые волнами и течениями поверх гравия. Эти ленты переносили огромные массы песка к краю континентального шельфа. Песок частично поступал из рек, а частично вымывался из древнего ландшафта, затопленного в конце последнего ледникового периода. Артур хотел изучить вблизи механизм движения песка: как часто и с какой скоростью он перемещается при разных штормовых условиях, а также какие процессы стабилизируют границы лент. Для этого требовалось визуальное наблюдение и отбор проб на точно известном расстоянии от краёв лент. Мы запланировали работу на начало июня.

Морская экспедиция (DK)

Проблема возникла, когда ученые обнаружили, что огромный океанографический акустический комплекс GLORIA (Geological Long Range Inclined Asdic), разработанный, построенный и эксплуатируемый Национальным институтом океанографии, можно было спускать на воду и поднимать на борт только с помощью пловцов и водолазов. GLORIA представляла собой массивный комплекс акустического передающе-принимающего оборудования, заключенный в цилиндр длиной 10 метров и диаметром 1,8 метра (33 фута х 6 футов), весом в несколько тонн. Всю эту конструкцию приходилось спускать с корабля и подключать к буксировочным тросам с электрическими соединениями (Глава 8). Во время первых испытаний в 1969 году два сотрудника института — Винс Лоуфорд и Стюарт Уиллис — по стечению обстоятельств стали добровольными техническими водолазами. Однако теперь NIO требовалась профессионально подготовленная водолазная команда. Мы начали регулярные тренировки для четырех начинающих дайверов в бассейне Guildford Lido, где я проводил полный обучающий курс, подобный тем, что организовывал в ранние годы в Кембриджском университете. Среди новичков Рэй Питерс оказался прирожденным дайвером, и он вместе со Стюартом Уиллисом стал основой институтской водолазной команды. Участники собрания Underwater Association в 1971 году были потрясены рассказом Стюарта о сложных процедурах и навыках, необходимых для работы с кабелями и электропитанием GLORIA во время погружений с исследовательского судна в открытой Атлантике, в тысяче миль от берега.

В мае 1970 года я купил подержанный Chrysler Valiant Safari 1966 года выпуска за 700 фунтов и в конце месяца отправился на нем в Фоуи (Корнуолл), чтобы присоединиться к судну поддержки Vickers Venturer, обеспечивающему работу подводного аппарата Pisces II. Нас встретили Джон Уилсон с ассистентом Колином Пелтоном и дайвер из Кембриджского университета Дэвид Купер. Погода была плохой — дул неприятный юго-западный ветер. За неделю мы смогли совершить лишь 8 из 14 запланированных погружений.

Боб Истхоу, руководитель группы Pisces II, соорудил над люком аппарата тросовую раму, чтобы с помощью парашютной стропы поднимать меня в воздух и затем опускать через люк в сферический корпус. После герметизации люка мощные гидравлические домкраты выдвигали А-образную раму за корму судна, и лебедка плавно опускала аппарат в воду. Водолаз отцеплял подъемный трос, а пилот регулировал балласт, чтобы начать медленное погружение на дно.

Прогулки вдоль дна, каждое погружение длилось несколько часов, пока аппарат медленно двигался у самого дна. Профессиональный пилот управлял субмариной, одновременно контролируя технические системы, заряд батарей, работу манипулятора, грунтозаборного устройства и чистоту воздуха. Мы сидели вплотную друг к другу в сфере диаметром всего 2 метра (6 футов), наблюдая за происходящим через два крошечных иллюминатора. Я делал записи, управлял подводной камерой и принимал решения о взятии проб осадка. Над илистым гравием медленно проплывали рыбы, вокруг виднелись гребешки и морские ежи. Время от времени пилот опускал аппарат на дно — мы делали перерыв, потягивая чай или перекусывая сэндвичами. Моя неподвижность не была помехой: в сфере такого размера далеко не пройдешь в любом случае.

Подъем на поверхность. При всплытии пилот должен был убедиться, что мы находимся на безопасном расстоянии от судна поддержки Vickers Venturer. Близко — удобно, но не слишком. Оказавшись на поверхности, Pisces II начинало бросать на волнах. Вода хлестала по иллюминаторам, то скрывая, то открывая вид. В ожидании, когда водолазы на надувной лодке отбуксируют нас к А-образной раме для подъема на борт, пилот неизменно включал музыку. У него была всего одна кассета — Stranger on the Shore Акера Билка (Acker Bilk). Эта мелодия действительно оригинальна… Но теперь, стоит мне ее услышать, я снова оказываюсь в той тесной сфере, чувствую, как нас качает на волнах, а вода с шумом обрушивается на иллюминаторы.

Я опасался, что передвижение по тесным помещениям 400-тонного исследовательского судна будет проблематичным, но всё оказалось не так плохо. Моя инвалидная коляска свободно помещалась в столовой и на открытой верхней палубе, однако в других местах, включая трапы, проходы были слишком узкими. Зато мои резиновые колёса с тормозами давали преимущество во время шторма — в отличие от обычных стульев, я не скользил по палубе. Чтобы помочь мне подниматься на палубу, матросы соорудили своеобразные носилки — небольшое кресло, закреплённое между двумя ручками от швабр. Они шутили: «Только не показывайте это директорам Vickers, а то все захотят себе такое же!»

Позже мы решили, что проще будет, если Боб или кто-то из более крепких матросов просто посадит меня к себе на плечи. Я знаю, что некоторым людям с ограниченными возможностями не нравится, когда их переносят таким образом — и я полностью это понимаю. Но в действительно сложных ситуациях — на маленьком судне, при исследовании пещеры или посадке в небольшой самолёт — я предпочитаю, чтобы меня взял на руки один по-настоящему сильный человек, вместо того чтобы десяток медсестёр или профессиональных санитаров с озабоченным видом пытались сохранить моё достоинство и самоуважение, возясь с электрической подъёмной системой или часами ожидая единственного официально сертифицированного специалиста, который имеет право меня поднять.

После чрезвычайно успешной, хотя и омрачённой капризами погоды недели в море, мы вернулись в Плимут в субботу вечером. Уже следующим вечером нам предстояло быть на Мальте для участия в конференции «Pacem in Maribus» («Мир океанам»), организованной Центром по изучению демократических институтов. Наталка обнаружила, что за время нашего отсутствия в саду поспел весь урожай клубники. Мы так усердно пытались съесть её всю по дороге в Хитроу (поездка занимала всего час), что едва не сделали себе плохо.

На Мальте, в местах моей былой славы, я вновь встретился с друзьями из ООН, включая Тома Бушу и Питера Тэчера. Том отвез нас в Вьед из-Зуррик, где мы познакомились с Джоном Вудсом и Биллом Хеммингсом — водолазами, о которых рассказывается в других главах этой книги (Главы 1, 4, 8). Они помогли мне надеть акваланг перед моим первым морским погружением. Небольшой бетонный причал обеспечивал удобный спуск в похожий на фьорд залив. Я соскользнул с теплого бетона в воду, которая показалась ледяной, крепко сжимая маску и загубник. Хотя на поверхности было небольшое волнение, сбивавшее маску, под водой я сразу почувствовал себя прекрасно. Уже через несколько минут мы плыли на глубине 25 метров (82 фута). Увиденное морское дно с серыми скалами, украшенными водорослями и морскими звездами, было похоже на возвращение в хорошо знакомую комнату, где радуешься, обнаружив подушки, мебель и даже старые книги на привычных местах. Синхронными гребками рук мне удавалось поддерживать равномерную скорость, избегая прерывистых движений обычного брасса. Переполненный восторгом, я вернулся на поверхность, чтобы погреться на теплых камнях у причала.

Осенью нас ждало новое погружение в море, когда мы с Джоном Вудсом вошли в делегацию Британского подводного клуба (BSAC) на Первом симпозиуме Научного комитета Всемирной конфедерации подводной деятельности (CMAS) в Гаване, Куба (см. Главу 8). Мы летели рейсом Cubana de Aviación из Мадрида на старом турбовинтовом «Британии», так что до конца не были уверены, удастся ли долететь до Гаваны без дозаправки в Гандере (Новая Шотландия). На Кубе даже поздней осенью было тепло, и ледяной ром с колой стал нашим главным «питательным веществом». Хозяева — Академия наук Кубы — организовали для нас праздничные экскурсии на крокодиловую ферму и различные танцевально-музыкальные мероприятия.

Конференция была блестяще организована Академией наук. После недели непрерывных научных докладов и заседаний в Гаване мы перебрались в Варадеро для серии геологических погружений вдоль рифов и скалистого побережья. Водолазы кубинского флота, превосходно подготовленные, даже бровью не повели, когда перед ними оказались около сотни иностранных ученых, говорящих на дюжине языков и жаждущих нырнуть одновременно. Под руководством Мигеля Монтанеса (Miguel Montanez) из Академии они распределили нас по группам — без тени удивления, даже когда узнали, что человек в инвалидном кресле тоже собирается погружаться.

Это было моё первое погружение на настоящий коралловый риф. Хотя я старательно избегал касаться чего-либо, Наталка была полна решимости собрать образцы кораллов, что в результате привело к болезненным ожогам от ядовитых выделений. Кораллы поражали великолепием красок и причудливым ветвлением, но с того первого раза у меня так и не появилось вкуса к простому разглядыванию красивых рифов. За неделю в Гаване мы создали комиссии по разным направлениям — морской геологии, биологии, археологии и другим. В Варадеро у нас появилась возможность отдельно обсудить каждую тему и разработать собственные программы. Поскольку Джон Вудс неожиданно отбыл в направлении Токио (у него возникли проблемы с визами, и в итоге ему пришлось объехать земной шар в направлении, противоположном запланированному), мне пришлось остаться и держать оборону в одиночку.

***

Мне повезло: у меня был прекрасный работодатель и директор — сэр Джордж Дикон (Sir George Deacon), который позаботился о сохранении моей работы. Кроме того, я оперативно получил страховую выплату в размере около 1000 фунтов от Guardian Royal Exchange. Благодаря этому я избежал тех сложных, а порой и непреодолимых проблем, с которыми сталкиваются пациенты с травмами позвоночника, возвращаясь к обычной жизни и пытаясь найти работу. Мне действительно повезло.

Тем не менее, никто не должен думать, что жизнь окончена из-за того, что часть тела перестала функционировать. Я знаю людей с повреждениями шейного отдела позвоночника, которые согласились бы со мной. Книга Генри Фрейзера описывает, как молодой человек, сломавший шею в 17 лет, смог построить насыщенную жизнь после травмы. Все, кого я встречал после выписки из больницы, воспринимали как нечто совершенно естественное мое желание нырять, исследовать пещеры, летать на небольших самолетах или ездить на Гельголанд и Алеутские острова — и все, как друзья, так и незнакомцы, всегда помогали. Я искренне верю, что возможности для людей с инвалидностью вести активную и продуктивную жизнь сейчас больше, чем когда-либо.

Слова «независимость» и фразы вроде «сохранение вашей независимости» постоянно повторяются в контексте инвалидности. Моя деятельность, описанная в этой главе, создает иллюзию независимости — иллюзию, которая, надеюсь, выглядит ободряюще и оптимистично после моей травмы. Но я должен подчеркнуть, что это именно иллюзия, и на то есть множество причин. В физическом плане параплегик всегда находится «ближе к краю» с точки зрения рисков для здоровья. При должной осторожности и самоконтроле эти риски можно снизить почти до уровня здорового человека, но иногда происходят ошибки и проколы, и тогда становится жизненно необходима срочная профессиональная медицинская помощь. То есть моя способность много путешествовать и создавать видимость независимости основана на знании, что в случае чего системы здравоохранения Европы, США и большинства других стран, которые я посещал, обеспечат мне страховочную сетку и помощь. Возможно, я иногда слишком рисковал или брался за то, что выглядело как экстремальные авантюры — но обычно это происходило, когда рядом была команда сильных дайверов, члены моей семьи, или и те, и другие.

Это подводит меня к следующему уровню защиты, поддержки и заботы. Хотя я могу опираться лишь на собственный опыт, моя жена Джей Кляйнберг и наши дети Кирстен и Питер создают постоянный, хотя и ненавязчивый, комфорт, оказывают всестороннюю поддержку и быстро реагируют в чрезвычайных ситуациях. На первый взгляд может показаться, что мне не требуется «сиделка», но именно благодаря этому я могу самостоятельно ездить на работу в Саутгемптон или отправляться на конференции в Лондон и Париж, твёрдо зная, что меня ждёт тёплый дом, крепкая семья и добрые соседи, готовые помочь или оказать несложную медицинскую помощь, если потребуется.

Наконец, самый неформальный, но жизненно важный уровень поддержки для сохранения «независимости» — это доброта и отзывчивость незнакомцев. Я убедился, что во всех странах прохожие, мелкие чиновники, швейцары, кассиры, аэропортовый персонал, горничные, официанты — за редкими исключениями — проявляют понимание и готовность помочь, оставаясь при этом ненавязчивыми. Само осознание этой готовности помочь, независимо от того, воспользуюсь я ею или нет, даёт мне постоянное чувство уверенности и сил.

Человек — не остров.

***

В 1970 году, вернувшись к работе, я задумался о том, как могу помогать другим людям с инвалидностью. В то время активно обсуждалась деятельность организации Disablement Income Group (DIG), созданной в ответ на общественный резонанс по поводу высокого уровня безработицы среди инвалидов. Я ездил в Лондон на заседания спортивных комитетов и комиссий, продвигавших активный отдых, включая водные виды спорта, для людей с ограниченными возможностями. Для конкурса Megan du Boisson Memorial Prize, организованного DIG, я написал эссе под названием «Неисправимый оптимист» — и выиграл этот конкурс. Я размышлял, как мой опыт и знания можно применить через комитеты, обучающие программы или клубы, чтобы другие люди с инвалидностью могли наслаждаться жизнью так же, как и я. При этом я сразу понял, что просто демонстрация собственных достижений вряд ли будет воспринята положительно.

Норман Кроучер, известный в то время автор публикаций о спорте для людей с инвалидностью, сказал:

Люди с ограниченными возможностями не любят, когда им предлагают равняться на так называемый пример для подражания. Все мы разные, и первая реакция обычно: ‘Ну да, ему/ей хорошо, у них ведь нет моих проблем.

В этих словах много правды. Было бы бестактно и высокомерно со стороны любого человека с инвалидностью заявлять: «Если я смог, то и ты должен».

Во всем последующем повествовании я не буду поучать, редко стану давать советы и даже не буду ничего рекомендовать — разве что иногда пожалуюсь. Все, что я могу — это описать то, что произошло со мной. Если это кому-то поможет, я буду счастлив. Единственное доказательство, которым я располагаю — это статистическая выборка размером в одного человека: мой собственный опыт. Я не эксперт в вопросах инвалидности или бесчисленных проблем, с которыми сталкиваются люди с различными формами ограниченных возможностей.

В 1970-1971 годах я испытывал все большее разочарование в комитетах и их подходе к водным видам спорта для инвалидов. Они обсуждали греблю, парусный спорт, плавание и каноэ, но никогда — сноркелинг или дайвинг. Они постоянно хотели адаптировать лодки в специальных центрах для инвалидов вместо того, чтобы помочь людям с ограниченными возможностями путешествовать и использовать любые лодки, которые они найдут, или присоединяться к любым клубам по всему миру. Почему мы должны оставаться на безопасных дорожках, одобренных и контролируемых пешеходами? В их мире человек с инвалидностью всегда был на поводке, под контролем специально обученного сопровождающего. Я хотел быть свободным и помочь другим инвалидам обрести свободу. Я понял, что бюрократы, с которыми я встречался, вполне способны управлять комитетами так, как им хочется: мое отношение было для них разрушительным. Таким образом я никому не мог помочь. В конце концов я перестал говорить. Затем ушел в отставку. Мне нужно было найти другой способ помочь людям с инвалидностью, которым не так повезло, как мне. Я был физически крепок, имел надежную работу и хорошую социальную поддержку. Трудно представить более благоприятные обстоятельства для того, чтобы сломать позвоночник. Конечно, лучше вообще его не ломать, но у меня не было такого выбора.

В последующие годы, когда я уже приобрел опыт в сноркелинге, дайвинге и работе на судах в разных уголках мира, я пытался объяснить британским благотворительным организациям, занимающимся водными видами спорта для инвалидов, что существуют приемы и методы, позволяющие параплегикам самостоятельно обеспечивать свою безопасность и принимать решения без постоянной необходимости в профессиональном сопровождающем. Однако мои доводы вновь были грубо отвергнуты, и я оставил эти попытки.

Так как же я мог помочь другим людям с инвалидностью? Выбор у меня был невелик. Поскольку многие инвалиды не имеют работы, сам факт моего постоянного трудоустройства и активной исследовательской деятельности на побережье и в море казался хорошим началом. Это могло стать ненавязчивым примером для других — без всякого морализаторства — одновременно демонстрируя моим коллегам и работодателям по всему миру, что параплегики могут быть надежными сотрудниками. За последние 52 года я открыто работал в профессиональной среде, участвовал в конференциях, экспедициях и комитетах, взаимодействуя с тысячами людей в более чем 60 странах. Моя работа требовала полной отдачи, поэтому я сознательно не тратил время на комитеты и кампании по защите прав инвалидов.

Разделяя убеждение, что работа должна быть приоритетом, я всегда восхищался параплегиками, которые просто делали свое дело: покойным Дэвидом Таем, руководившим дайвинг-школой в Шотландии; Фрэнком Уильямсом, создавшим компанию Formula One; Фрэнком Гарднером, корреспондентом BBC по вопросам безопасности; Аде Адепитаном, соведущим туристических телепрограмм; Дэвидом Константином, создающим инвалидные коляски для бедных стран; Вольфгангом Шойбле, видным немецким политиком; и Джоном Хокенберри, бывшим военным корреспондентом, а ныне активистом за права инвалидов. Меня вдохновляет то, что все они просто выполняли (или выполняют) свою работу, не делая из своей инвалидности проблемы. В своем публичном образе они словно игнорируют свои ограничения. Некоторые из них сознательно поддерживают программы помощи инвалидам, что я также глубоко уважаю.

Достижение максимального равенства и самореализации для людей с инвалидностью требует разнообразных подходов: лоббирования, конкретных действий и исследований. Все они необходимы, причем разные люди находят себя в разных сферах.

• Нам нужна кропотливая, настойчивая работа в правительственных комитетах для разработки нового законодательства;
• нам нужны акции протеста и люди, готовые приковывать себя к ограждениям, чтобы привлечь внимание к вопиющим проблемам;
• нам нужны группы давления, борющиеся за доступность зданий и транспорта;
• нам нужна помощь людям с посттравматическим стрессовым расстройством;
• нам нужны спортивные комитеты, развивающие доступ к спорту для реабилитации и досуга;
• нам нужны Паралимпийские игры;
• нам нужны Игры Непокорённых принца Гарри;
• нам нужны Специальные Олимпийские игры Юнис Кеннеди Шрайвер;
• нам нужно законодательство о трудоустройстве и против дискриминации;
• нам нужны исследования по восстановлению спинного мозга;
• нам нужны разработки в области экзоскелетов;
• нам нужны эффектные акции для сбора средств — вроде пересечения Атлантики на веслах или восхождений на горы.

Но главное — увеличить процент трудоустроенных людей с инвалидностью и обеспечить для этого специальное обучение.

Лично я мог помочь лишь в одной, очень специфической области — на той грани, когда человек с инвалидностью ещё чувствует необходимость в сопровождающем, но с небольшой помощью и подготовкой может обрести полную свободу: путешествовать, исследовать, принимать решения, работать полный день, планировать свои занятия и осознанно идти на риски.

Я считал вполне оправданным расширять границы возможного для параплегиков в рамках своей работы, неявно используя подход, выработанный в Королевской морской пехоте (Глава 2). Мне хотелось показать, что суровые условия, быстрые переезды, жизнь в местах без специальных приспособлений — всё это может быть обычной практикой для людей с повреждением позвоночника.

Меня не интересовали эффектные трюки или разовые достижения. Я стремился доказать, что параплегик способен:

• сказать «Да», когда начальник звонит в восемь вечера с вопросом: «Можешь вылететь в Пекин завтра днём? На кону важный контракт»;
• жить неделю или даже месяц на исследовательском судне или необитаемом острове, не создавая особых требований или дополнительных расходов.

Просто делать свою работу — без лишней суеты.

Для достижения этих целей мне нужно было разработать множество практических приёмов, которые в будущем могли бы помочь другим. Тогда я смог бы делиться опытом: «Если хотите так работать — вот профессиональные хитрости». Возможно, те самые осторожные комитеты и благотворительные организации подхватят эти идеи, распространив их быстрее, чем я смог бы в одиночку.

«Профессиональные хитрости» от доктора Флемминга (DK)

Плавание, сноркелинг, дайвинг

Плавание — наиболее очевидная физическая активность, не требующая подвижности ног. Вода поддерживает вес тела, а руки выполняют всю работу. Однако для параплегиков (и, подозреваю, людей с другими формами паралича) есть проблема: тело принимает «ленивую Z-образную позу», когда ноги и таз всплывают, а колени и голова погружаются глубже. Для сильного и упорного пловца это преодолимо, но требует усилий. Для менее подготовленного это может стать причиной отказа от плавания после одной-двух попыток.

Моё решение оказалось простым: я всегда использую маску и трубку — будь то бассейн или открытое море. Возможно, это кажется ленивым подходом, но зачем усложнять жизнь, если есть очевидное решение? С маской и трубкой голова находится в естественном положении, дыхание лёгкое, а в дополнение — удовольствие наблюдать за подводным миром.

Первые годы после травмы я пытался объяснять это физиотерапевтам и реабилитационным центрам, но в итоге сдался — это было пустой тратой времени. Их это никогда не интересовало.

Сноркелинг в открытом море с нырками и мощными гребками — захватывающий опыт. Я наслаждался этим видом активности по всему миру и широко использовал его в подводных исследованиях на мелководье (главы 6, 10).

В период с 1971 по 1973 год я проводил исследования с использованием аквалангов и сноркелинга в Турции, на Крите и Кипре (см. Главу 6). Весной 1974 года доктор Элиша Линдер из Хайфского университета пригласил меня провести курс обучения для солдат-инвалидов в Израиле. Поводом стало его посещение крупной больницы, где один из пациентов рассказал о своей мечте научиться дайвингу.

Разработанный мной недельный курс включал:

1. Тщательный отбор участников
2. Медицинское обследование
3. Предварительную подготовку по использованию маски и трубки

В работе участвовала команда специалистов:

• Физиотерапевты
• Инструкторы по дайвингу
• Квалифицированный врач-водолаз из ВМС Израиля

Программа обучения проходила поэтапно:

1. Бассейн в Тивоне
2. Большой бассейн под Тель-Авивом
3. Открытая вода в Акко

Все шестеро участников с инвалидностью (двое с двусторонней ампутацией ног, четверо параплегиков) успешно завершили курс. Особенно ценным стало сотрудничество с доктором Йехудой Меламедом из ВМС Израиля, отвечавшим за безопасность дайверов-инвалидов. Наша дружба, начавшаяся тогда, продолжается до сих пор.

В ноябре 1974 года мы опубликовали результаты курса, описав методики, которые впоследствии были усовершенствованы многими дайвинг-организациями. Хотя это и не были первые случаи дайвинга для инвалидов, наше исследование впервые включало:

• Полный медицинский контроль
• Психологический мониторинг
• Детальную фиксацию результатов

До сих пор мы с Йехудой получаем запросы на оригинальный отчет, что свидетельствует о недостатке подобных исследований.

Сегодня дайвинг с открытой схемой дыхания (Глава 8) стал доступным видом спорта для инвалидов. Большинство дайвинг-агентств предлагают специальные курсы. На основании своего опыта я рекомендую:

1. Интегрировать подготовленных дайверов-инвалидов в обычные дайв-клубы
2. Обеспечивать поддержку со стороны здоровых коллег при передвижении по сложному рельефу или посадке в лодку

Важные наблюдения:

• Группа инвалидов-колясочников представляет больший риск в экстренной ситуации, чем один дайвер с инвалидностью в группе здоровых людей
• Некоторые формы инвалидности требуют специализированного медицинского сопровождения
• Дайвинг под интенсивным наблюдением дает серьезно ограниченным людям:
  • Психологическую поддержку
  • Чувство свободы
  • Радость от участия

Маломерные суда

Плавание или гребля на небольших лодках — ещё один естественный вид активности, где важны руки, а не ноги. Существует множество удачных модификаций лодок разного размера для людей с различными формами инвалидности, и это замечательно. Однако моя цель — показать, как параплегик может использовать обычные небольшие лодки без специальных переделок, совершенно спонтанно, в любом курортном месте или где бы то ни было.

Рыбацкие лодки:

В 1970-1971 годах мне потребовалось использовать небольшие лодки сначала на Кубе, затем в Турции. В обоих случаях лодки были достаточно устойчивыми и прочными, поэтому, когда их подводили к причалу, двум человекам не составляло труда поднять коляску со мной через борт и опустить на палубу.

С тех пор я использовал этот метод сотни раз в десятках стран, получая помощь от рыбаков и дайверов, которые просто подходят к решению проблем практично. Передвижение по лодке ограничено, но на небольшом судне это не имеет особого значения.

Ключевые моменты:

• Не требует специального оборудования
• Подходит для большинства устойчивых маломерных судов
• Осуществляется с помощью 2 помощников
• Применимо в любых географических условиях

Надувные лодки:

Впервые я опробовал небольшую надувную лодку на Крите в 1972 году. Я перебрался с коляски на землю, а затем вполз на надувной баллон лодки. Друзья сложили коляску и поместили её в лодку. В зависимости от размера судна и волнения на море можно:

• Сидеть на подушке от коляски на дне лодки
• Расположиться на надувном баллоне
• Оставаться в коляске

В последние годы я совершал экспедиции в дикие места — Антарктику, Огненную Землю, Алеутские острова — и убедился, что оставаться в коляске в большой надувной лодке (на 12 персон) вполне комфортно и безопасно.

Вёсельные лодки:

Для человека без мышц корпуса и чувства равновесия это самый неочевидный вариант. Мой первый опыт был с 3-метровой стеклопластиковой лодкой на пруду возле нашего дома в Англии:

1. Пересев на землю, я закрепил подушку на планшире
2. Сын придерживал лодку, пока я перебирался на сиденье
3. Короткими вёслами сделал пробный гребок

Обнаружил, что могу:

• Использовать вес тела для наклона назад
• Быстро сокращать мышцы рук для возврата в вертикальное положение
• Использовать инерцию вёсел как точку опоры

За несколько минут освоил технику и стал катать детей. С тех пор успешно применял этот метод в разных условиях.

Катамаран Hobie Cat (Фиджи, 1985)

Единственное место для сидения — прочный пластиковый трамплин между корпусами. Сидеть на подушке от коляски было безопасно, но пришлось вцепиться «насмерть», когда хозяин катамарана лихо нёсся по волнам к рифу и обратно. Зубы стучали, руки онемели — но это было невероятно захватывающе!

Серфборд с веслами

Во время семейного отдыха на Корфу в 1984 году я обнаружил, что на пляже сдавали в аренду небольшие плавсредства — по сути серфборды с углублением для сидения. Владелец помог мне забраться на доску, где я сначала неустойчиво покачивался, но затем, опустив весло в воду, использовал его как стабилизатор. Вскоре я научился:

• Поддерживать баланс тела на доске
• Использовать вес тела для гребли
• Быстро возвращаться в вертикальное положение

После нескольких пробных заплывов по бухте я надел спасательный жилет на нашу трехлетнюю дочь Кирстен (уже умевшую плавать), и мы отправились в чудесное путешествие, рассекая волны бухты.

Каяк

Посадка в каяк требует сноровки — нужно аккуратно разместить ноги под палубой перед опусканием на мягкую подушку. Мой первый опыт состоялся во время семейного отпуска. В каяке:

• Спинка сиденья или борта кокпита обеспечивают поддержку пояснице
• Двойное весло легко в управлении

Но важно учитывать:
Закрытая конструкция опасна при перевороте — ноги оказываются в ловушке. Для параплегиков предпочтительны полностью открытые каноэ, используемые на Паралимпийских играх.

Педальная лодка

Распространенный вариант на курортных озерах и в спокойных морских бухтах. Особенности:

1. Ручной привод — оптимален для параплегиков
2. Ножной привод — можно использовать, разделяя нагрузку со здоровым спутником (педали крутятся руками)

В Греции мы с Джей и трехлетней Кирстен прекрасно провели время на такой лодке — настоящее семейное удовольствие.

Путешествия

Зарубежные страны

Международные поездки требуют от людей с инвалидностью быстрой адаптации к разным правилам и обычаям. Существует множество хороших путеводителей для путешественников с ограниченными возможностями с советами по доступности транспорта, отелей и т.д. в разных странах и городах.

За 50 лет моих путешествий на коляске ситуация значительно улучшилась, но охватить весь объем доступной информации невозможно. Для тех, кому требуются специальные условия, существуют клубы, общества и веб-сайты, которые могут помочь.

Главное, что поражает меня в поездках — доброта незнакомцев:

• Прохожие почти всегда готовы помочь преодолеть бордюр или лестницу
• Таксисты и продавцы часто отказываются брать плату
• Даже люди беднее меня иногда пытаются дать деньги

Совет:
Принимайте помощь только от тех, кто действительно способен её оказать.

Отели и рестораны

Хотя многие современные отели предлагают адаптированные номера, это не всегда преимущество:

1. Такие номера часто расположены в неудобных местах (например, с видом на парковку)
2. Ванная комната может быть переоборудована, но само жилое пространство меньше стандартного

Мой опыт:
Поскольку двери в крупных отелях обычно и так достаточно широкие, я несколько раз просил перевести меня в обычный номер.

Важно:
Поддержка персонала (швейцаров, стюардов, официантов), выраженная не словами, а понимающим взглядом и жестами, придает невероятные силы — как постоянная подзарядка батареи.

Рестораны

В развитых странах законодательство обычно требует обеспечения доступности ресторанов для колясочников, а в бедных странах люди полагаются на здравый смысл и добрую волю. Однако в последние десятилетия появилась раздражающая тенденция — повсеместное распространение столов с одной центральной ножкой и массивным железным основанием. Если только стол не исключительно большой, эта конструкция мешает подъезду коляски, блокируя подножки. Это вынуждает сидеть боком, что крайне неудобно и нарушает общение. После десятилетий борьбы за широкие двери и устранение ступеней, теперь мы столкнулись с новой проблемой — невозможностью нормально сидеть за столиками. Четыре ножки — хорошо, одна — плохо.

Крупные суда

Большие круизные лайнеры обычно имеют несколько адаптированных кают. Все или хотя бы один лифт приспособлены для колясок. Паромы (например, на линии Дувр-Кале) также доступны. Малые круизные суда для «приключенческих» маршрутов обычно не адаптированы, но экипаж всегда готов помочь с пересадкой в надувные лодки, высадкой на ледники или отдаленные острова. В поездках с семьей мне помогают преодолевать трапы и пороги. На судах Noble Caledonia матросы охотно переносили мою коляску по кормовому трапу.

Мой подход: заранее объяснять ситуацию, заверять, что большинство проблем решаются по ходу дела, но и признавать, когда что-то действительно недоступно. При бронировании явно неадаптированных круизов я осознаю ограничения и знаю, когда не стоит настаивать. Поддержание добрых отношений с теми, от кого ты зависишь — главное правило. Если гиду нужно день-два на обдумывание рисков — дайте ему это время.

Военные и исследовательские суда

На совершенно неадаптированных военных и научных судах я полностью полагался на помощь крепких водолазов и матросов.

Подводные аппараты

Хотя доступ к ним для большинства инвалидов не приоритетен, при наличии подъемника проблем не возникает. Сегодня существуют туристические батискафы с большими акриловыми сферами, и я надеюсь, они доступны для колясочников.

Авиакомпании

Большинство авиакомпаний проявляют понимание и гибкость, предоставляя узкие «бортовые коляски» и помощников. Однако иногда персонал удивительно бестолков. Самые вопиющие случаи дискриминации в моей жизни происходили именно в авиакомпаниях. Меня оставляли одного в пустом самолете после прибытия. В крайних случаях мне дважды приходилось выползать из лайнера по полу без коляски, пока уборщицы спокойно работали рядом.

Контрастный пример: при сообщении о бомбе на борту пилот вернулся в аэропорт вылета, и соседи по салону вынесли меня по трапу в автобус, окруженный пожарными и скорыми. Это было образцово организовано.

Малые самолеты

Небольшие авиалайнеры, частные и чартерные самолеты обычно не приспособлены для инвалидных колясок и часто не имеют узких бортовых кресел-каталок. Однако я обнаружил, что авиакомпании весьма охотно помогают.

Такие воздушные суда обычно используются:

• В удаленных регионах
• На коротких маршрутах между небольшими аэродромами

Персонал в таких местах привык быстро и без лишней суеты решать проблемы. Обычно все сводится к тому, что меня буквально переносят в кресло, в то время как инвалидную коляску приходится разбирать для размещения в багажном отсеке.

Для совсем небольших самолетов на 2-4 пассажира (включая пилота) основной проблемой является доступ к сиденью, поскольку дверь кабины обычно расположена над крылом.

В 1970-х в Нью-Йорке я дважды совершал обзорные полеты на вертолете — попасть на борт было легко, поднявшись прямо из коляски в дверь кабины.

Кемпинг

Я ненавижу слово «кемпинг». Оно вызывает ассоциации с:

• Бойскаутами
• Армейскими палатками
• Музыкальными фестивалями
• И хуже всего — коммерческими кемпингами с душевыми, парковками и ресторанами у оживленной трассы

Ко всему прочему, есть этот избитый образ двух неумелых туристов, пытающихся поставить палатку на сильном ветру, с неизменными отсылками к Баден-Пауэллу.

Я предпочитаю называть свой способ существования в диких местах просто «жизнью на природе». Сейчас это, вероятно, сложнее, но вплоть до 1980-х годов ещё можно было найти уединённое место в горах или на пляже в нескольких милях от цивилизации, где можно было развести костёр, приготовить еду и спать прямо на земле — с палаткой или без — практически в любой части Европы. В средиземноморском регионе я предпочитаю спать без палатки. Физически подготовленный параплегик может безопасно спать на поролоновом матрасе или надувной подстилке. Иногда я спал на импровизированной постели из подушек и сложенных одеял, хотя сейчас я бы не рискнул так делать.

***

Работая над этой главой, я впервые по-настоящему задумался о своём отношении к инвалидности. Впервые прочитал журналы для людей с ограниченными возможностями, но не почувствовал своей принадлежности к этому сообществу, что меня смутило. Многие авторы описывают, как участие в клубах и мероприятиях вместе с другими инвалидами помогает им чувствовать себя принятыми и расслабленными. Один автор-инвалид прямо заявил, что по-настоящему комфортно и счастливо он чувствует себя только среди людей с аналогичными проблемами, которые естественным образом понимают его трудности — чего никогда не смогут понять здоровые.

Многочисленные общества и благотворительные организации предоставляют такую поддержку, и обнадёживает видеть искренность, силу общения и полезные советы, которые так помогают многим. Однако финансирование этих организаций катастрофически скудное, и я надеюсь, что их возможности укрепятся.

В 84 года моё тело показывает признаки серьёзного износа. За годы мой импульсивный характер не раз сталкивался с необходимостью расчёта и оценки рисков, что приводило к авариям и травмам. Сейчас я менее самостоятелен в повседневной жизни и нуждаюсь в сопровождении (обычно это Джей) при дальних поездках. Дома Джей помогает мне менять повязки на ранах, что, помимо ухода и работы, создаёт для неё дополнительный стресс и беспокойство. Я также стал больше зависеть от британской Национальной службы здравоохранения (NHS), качество лечения в которой по-настоящему замечательно, как и терпимость (и даже поощрение) к моему активному образу жизни.

Зимой 2016-2017 годов NHS спасла меня от серьёзных медицинских проблем — три месяца в больнице при поддержке заботливой Джей и семьи. Сейчас мои плечи слабеют, сухожилия перенапряжены, что делает всё более трудным пересаживание из коляски в машину или на кровать.

В 1996 году я мог бы уйти с государственной службы, чтобы посвятить себя хобби вроде живописи или шахматного клуба. Вместо этого я продолжил работать — сначала в университете, затем по краткосрочным контрактам, сохраняя статус приглашённого исследователя до 2018 года. В 2013 мы с Джей объехали весь мир через Москву, Петропавловск-Камчатский, Алеутские острова, Сьюард (Аляска), Сиэтл и обратно домой. Иногда я спрашивал совета у врачей — не стоит ли мне снизить активность, но они всегда намекали, что мне следует продолжать работать и путешествовать, если это делает меня счастливым. Так и было — и так есть. Но теперь мне действительно нужно двигаться медленнее и быть осторожнее. Жизнь после 84 лет требует больше заботы и медицинского внимания, за что я очень благодарен.

Мой нынешний распорядок требует постоянного внимания к возможным проблемным зонам, пролежням и медленно заживающим ранам из-за плохого кровообращения в ногах. Это создаёт дополнительную нагрузку для Джей и неопределённость относительно нашего участия в социальных мероприятиях, посещения театра или встреч с друзьями. Иногда разумнее всего сделать перерыв и дать коже отдохнуть от нагрузок. После долгой активной жизни такое ограничение неестественно, но неизбежно.

Оглядываясь на свою исследовательскую карьеру, я думаю, что большая часть моей наиболее полезной и продуктивной работы была сделана после 1996 года, когда мне исполнилось 60, поэтому продолжение активности приносило большое удовлетворение. Трудоустройство по-прежнему кажется мне одной из важнейших проблем для параплегиков и других пользователей инвалидных колясок, поскольку оно даёт все преимущества дохода и независимости, а также возможность выходить в люди и общаться. В последние годы я всё чаще вижу, как компании (например, супермаркеты и театры) нанимают колясочников на должности кассиров или администраторов. Поскольку эти должности создают интерфейс между компанией и публикой, это замечательный пример достигнутого прогресса. Надеюсь, что другие колясочники работают и в офисах, и в мастерских «за кулисами». На британских улицах также стало гораздо больше колясочников — просто делающих покупки, идущих на работу или гуляющих с семьёй и собакой.

Есть детская история о пауке, который наблюдал за многоножкой, чьи ноги двигались в идеальной волнообразной симметрии. Паук говорит: «Скажите, мистер Сороконожка, у меня всего восемь ног, и я иногда затрудняюсь решить, какую двигать следующей. У вас сотни ног. Как вы решаете, какую двигать следующей?» Многоножка тут же падает, запутавшись в собственных ногах. Писать эту главу для меня было не настолько дискомфортно, но несомненно, что чем больше я думаю о своей инвалидности, тем сложнее мне даются повседневные дела, которые должны быть автоматическими. Мне гораздо проще игнорировать свою инвалидность, когда это возможно. Как и многоножке, размышления мне не помогают.

Я не даю рекомендаций другим людям и имею мало советов, как изложено выше. Мой образ жизни подходил мне и был увлекательным. Жизнь была добра ко мне. Я старался помогать другим своей работой, но беспокоюсь, что потерпел неудачу. Возможно, кто-то найдёт мой пример полезным. Надеюсь, он может помочь другим. У меня есть только статистическая выборка из одного человека. Каждый любит чистить свою репу, как говорил президент Гомулка.